Воспоминания о П.А.Ребиндере
И.Н. Влодавец

Уроки учителя

Первое знакомство было заочным. Студентам Химфака, поступившим в МГУ в достопамятном 1937 году, коллоидную химию читал Адольф Иосифович Рабинович. Мы с интересом знакомились с новой, несколько непривычной для нас наукой, по учебнику "Химия коллоидов" , написанному В.А.Наумовым.

Стать химиком -– значит усвоить необъятное множество научных фактов и экспериментальных навыков. Неорганическая химия становилась легко обозримой на основе периодического закона Д.И.Менделеева, опирающегося на теорию строения атома. Органическая химия – на основе учения о строении молекул. Успели мы полностью прослушать и великолепные курсы физической химии, химической термодинамики, электрохимии. В итоге были твердо убеждены, что все превращения веществ управляются могучими законами квантовой механики, термодинамики и кинетики.

А вот химия коллоидов – при первом знакомстве – представлялась описанием множества любопытных фактов и явлений, при изучении которых атомы, молекулы и ионы уже становились как бы второстепенными объектами, а на первый план выходили сложно построенные и не очень четко определенные мицеллы, золи, гели, малопонятные явления адсорбции, стабилизации, коагуляции, коалесценции, адагуляции, сольватации, флотации, синерезиса, внушавшие студентам инстинктивные опасения. Казалось, что в этой науке отсутствует прочный теоретический стержень.

И только добравшись в учебнике В.А.Наумова до знаменитой девятой главы, выучив ее чуть ли не наизусть, мы получили этот спасительный стержень – чеканные, торжествующие слова Петра Александровича: " В разных областях классической химии коллоидов учение о поверхностных явлениях и адсорбционных слоях дало нам основные количественные закономерности, связанные в одну стройную систему и характерные именно для дисперсного состояния вещества; это в значительной мере способствовало тому, что мы можем теперь говорить о физике или о физико-химии коллоидов, как об одном из основных отделов физической химии" .

После ознакомления с простым и убедительным выводом уравнения Гиббса, с введенным Петром Александровичем понятием о поверхностной активности, как-то сразу становилось понятным: материальный мир можно представлять себе не только как совокупность элементарных частиц, нейтронов, протонов и электронов. Можно считать, что мир состоит из дисперсных фаз, и самые важные явления происходят как раз на поверхностях раздела фаз!

Поражала оригинальность научного мышления П.А.Ребиндера. Исследуя поверхностное натяжение водных растворов некоторых солей, то есть, выполняя, казалось бы, довольно рутинную работу, Петр Александрович обнаружил удивительный факт: в этих растворах вода ведет себя как поверхностно-активное вещество! Его знаменитое правило уравнивания полярностей поражало как предсказательной мощью, так и удивительной лаконичностью: " Вещество C может только в том случае адсорбироваться на поверхности раздела фаз A и B, если оно своим присутствием в поверхностном слое будет уравнивать разность полярностей этих фаз, то есть, если его полярность... будет лежать между полярностями фаз A и B... "

Или его вывод о том, что " образование адсорбционных слоев на поверхности твердого тела, понижая поверхностное натяжение, должно вызывать и понижение твердости этой поверхности" , развившийся далее в знаменитый эффект Ребиндера и явившийся первым краеугольным камнем, положенным в фундамент величественного здания физико-химической механики!

А ведь все эти удивительные результаты достигались в условиях почти полного отсутствия оборудования, при помощи гениально простых устройств. В 1939 году мы, студенты Химфака, пришли на экскурсию в тогдашний КЭИН, в лабораторию Петра Александровича. Нам объяснили, что покажут уникальную установку для измерения краевых углов смачивания. Мы приготовились увидеть нечто весьма внушительное... Каково же было удивление и разочарование, когда нас ввели в пустую комнату без окон, посреди которой на табурете стоял, как тогда говорили, волшебный фонарь, а на стене висел лист миллиметровки. Изображение капли проектировалось на миллиметровку, и краевой угол измерялся обыкновенным школьным транспортиром!

Познакомились мы и с определением поверхностного натяжения методом максимального давления пузырьков, и с седиментометром Н.А.Фигуровского... Много лет спустя Семен Яковлевич Вейлер рассказывал, как он начал измерять механические свойства дисперсных структур методом тангенциально смещаемой пластинки.

– Я очень стеснялся показывать Петру Александровичу эту примитивную установку, боялся, что он ее сурово раскритикует и отвергнет, – говорил Семен Яковлевич. – Каково же было мое удивление, когда Петр Александрович воспринял эту идею с восторгом, стал всячески развивать и пропагандировать её... Впоследствии при помощи прибора Вейлера-Ребиндера были выполнены и защищены десятки кандидатских и докторских диссертаций...

Да, как бы ни совершенствовалась техника научных исследова? ий, (включая и математическую обработку результатов), самым мощным оружием ученого всегда остается научная мысль – вот один из заочных уроков, полученный нами от Петра Александровича в те предгрозовые, предвоенные годы.

В своих лекциях А.И.Рабинович с большим уважением отзывался о работах Петра Александровича, о работах своего ученика В.А.Каргина и других видных ученых-коллоидников того времени: А.В.Думанского, С.М.Липатова, Н.П.Пескова, И.И.Жукова, Б.В.Дерягина... Нередко – и неизменно почтительно – ссылались на П.А.Ребиндера и другие профессора МГУ. Складывалось представление о Петре Александровиче как о молодом, талантливом, преуспевающем ученом: еще не достигнув сорока лет, он имел две ученые степени доктора ( химических и физико-математических наук) , звания профессора и члена-корреспондента Академии наук...

А между тем, именно в эти годы ему приходилось особенно туго. После того, как Петр Александрович был выдвинут в действительные члены Академии наук, в газете " Правда" появилась статья, авторы которой совершенно бездоказательно критиковали молодого кандидата в академики, обвиняя его во всех смертных грехах. Как много позже рассказывал П.И.Зубов (в то время бывший секретарем парторганизации КЭИНа), его вызвали в райком и предложили немедленно принять самые суровые меры по отношению к такому нехорошему человеку, как резко раскритикованный " Правдой" член-корр. П.А.Ребиндер. К счастью, у П.И.Зубова хватило гражданского мужества доказать, что все обвинения, высказанные в этой статье, совершенно беспочвенны. Но в те времена такое мужество встречалось редко, и действительным членом академии Петр Александрович стал только после войны...

В конце обучения я твердо усвоил огромное значение поверхностных явлений в дисперсных системах, с большим интересом знакомился с работами кафедры коллоидной химии и... столь же твердо решил заняться гетерогенным катализом, тем более, что в девятом пункте все той же девятой главы П.А.Ребиндер прямо отнес его к физико-химии поверхностных явлений: " Большая концентрация адсорбированных молекул вблизи поверхности адсорбента, а также и ориентация этих молекул вызывают увеличение скорости реакции, в которой эти молекулы участвуют. В этом и состоит основная причина явления, называемого гетерогенным катализом или контактным действием" .

Но это был 1941-й год. Дипломные отменили, заменили их госэкзаменами, которые комиссия принимала, поглядывая на часы: не пора ли спускаться в бомбоубежище! Мой руководитель Ю.М.Гольдфельд ушел в ополчение и не вернулся... А я попал сперва в зенитный полк (Бронницы), потом в Академию химзащиты (Флорищева пустынь, Самарканд), потом командовал взводом калмыков в Ставрополе, потом был начхимом артиллерийского полка, который летом 1942 оборонял Таманский полуостров и сдерживал натиск противника на реке Ея, потом при отступлении угодил в плен к немцам... Те приняли меня за важную птицу, отправили в Хаммельбург (Шталаг XIII-D), затем в рабочую команду военнопленных на фарфоровую фабрику вблизи Карловых Вар, где пришлось месить фарфоровую массу, на практике осваивая реологию дисперсных систем и перетаскивая на голодном животе по нескольку тонн этой массы ежедневно...

В победном 1945 нас освободили из плена чешские партизаны, и в ноябре я вновь посетил Химфак, увидел в траурных рамках собственный портрет и портрет моего научного руководителя... Забрал диплом и поступил-таки в аспирантуру в лабораторию гетерогенного катализа Карповского института...

Однажды я заглянул на Химфак – на Ученый совет. Cлушалась докторская диссертация на тему " К истории развития химических знаний в Армении в 8 – 9 вв. нашей эры" . Ученый совет уже собрался, когда с некоторым опозданием в старую БХА вошел П.А.Ребиндер и, как мне показалось, с несколько старомодной вежливостью и радушием начал раскланиваться со всеми, кто оказался от него поблизости. Меня, помнится, особенно удивило, что столь же радушно академик пожал руку и мне, совершенно незнакомому юнцу.

Соискательница изложила результаты своих изысканий: в хранилище древних армянских рукописей – Матенадаране – она по крупицам собрала сведения, позволявшие выяснить, какие металлы, какие минералы, какие краски, какие вообще вещества и какие технологические процессы были знакомы древним армянам. Выступили официальные оппоненты, как водится, покритиковавшие автора за отдельные упущения, но в целом отнесшиеся одобрительно к столь необычной для химиков диссертации. Председательствующий предложил желающим выступить. Воцарилось неловкое молчание, затем выступил всеми уважаемый профессор Юрий Константинович Юрьев. Он сказал, что трудолюбие соискательницы, прочитавшей множество рукописей на древнеармянском языке, равно как ее эрудиция в области истории и языкознания вызывает у него глубокое уважение. Вполне возможно, что данная диссертация могла бы быть защищена на соискание ученой степени доктора исторических наук, но ученый совет Химического факультета не правомочен присуждать такие степени. Что же касается квалификации соискателя в области химии, то по данной диссертации судить о ней довольно трудно. Возможно, совокупность всех знаний по химии, которыми располагали армяне в 8 – 9 веках, была бы достаточной для присуждения ученой степени кандидата химических наук, но едва ли она достаточна для современного доктора химических наук.

Общее молчание сделалось еще более зловещим. Доводы профессора Юрьева казались довольно логичными и убедительными.

И в этот момент Петр Александрович, как лев на арену цирка, прыгнул в центр амфитеатра Большой химической аудитории. Он напомнил, что Химический факультет МГУ – единственное в мире высшее учебное заведение, имеющее кафедру истории химии, возглавляемую известным ученым, профессором, доктором химических наук Николаем Александровичем Фигуровским. Эта кафедра знакомит химиков с историей их науки, ведет большую исследовательскую работу и публикует множество научных трудов по истории химии.

– Кто же, если не мы, будет заниматься историей химии? Где же, если не на Химическом факультете МГУ, должны защищаться кандидатские и докторские диссертации по специальности " история химии" ? – темпераментно восклицал академик, потрясая кулаками и ударяя себя в грудь.

Поражали не только убежденность и логика, столь решительно брошенные Петром Александровичем на чашу весов, но и бойцовский темперамент, обнаруженный им в его выступлении. Он говорил громким, хорошо поставленным, очень выразительным голосом, довольно длинными, но всегда закругленными периодами, на безупречно правильном с точки зрения грамматики и произношения, а потому отчасти тоже несколько не современном русском языке.

Столкнулись две точки зрения, два противоположных мнения, каждое из которых представлялось достаточно обоснованным. Но ведь в науке так постоянно бывает. Далеко не всегда истина выясняется путем голосования, путем арифметического подсчета голосов. Ученый обязан отстаивать свою точку зрения и доводить ее до всеобщего сведения, не боясь оказаться в меньшинстве или даже в полном одиночестве...

В данном случае доводы Петра Александровича показались членам Ученого Совета достаточно убедительными, и Совет проголосовал-таки за присуждение соискательнице ученой степени доктора химических наук...

После окончания аспирантуры и защиты кандидатской диссертации мне довелось ряд лет проработать в Институте молочной промышленности. Гетерогенным катализом там заниматься не пришлось, а вот физическая химия поверхностных явлений, коллоидная химия и химия высоко-молекулярных соединений требовались на каждом шагу. Довелось мне заняться и проблемами маслоделия, с которыми никогда ранее не сталкивался. Не без удивления я узнал, что весь мир пользуется " флотационной теорией маслообразования" А.П.Белоусова, развитой им на основе работ П.А.Ребиндера и А.А.Трапезникова... А однажды я получил приглашение выступить в Доме ученых на заседании Коллоидного комитета НТО пищевой промышленности, посвященном методам реологических исследований пищевых продуктов.

Там же выступил и ученый секретарь этого комитета Б.А.Николаев с докладом о своем новом приборе, являющемся остроумной модификацией прибора Д.М.Толстого – исследуемая система зажималась между двумя рифлеными пластинками, нагружение осуществлялось изменением наклона этих пластинок, а деформация отсчитывалась при помощи стрелки по шкале. Этот прибор успешно использовался как в хлебопекарной, так и в других отраслях пищевой промышленности, он был, с одной стороны, вариантом классического научно обоснованного метода тангенциально смещаемой пластинки, с другой стороны, достаточно прост в изготовлении и удобен в применении к пищевым продуктам. Председатель Коллоидного комитета пищевиков ( он же Председатель Совета Дома ученых) Петр Александрович весьма одобрительно отозвался о приборе Николаева.

А вот мне от Петра Александровича для первого знакомства крепко досталось. В моем обзорном докладе рассматривались все известные методы, применяемые при реологических исследованиях молочных продуктов, в том числе и методы, позволяющие получить лишь условную оценку консистенции. Петр Александрович сурово осудил их применение, настаивая на использовании только методов, позволяющих осуществить " чистый сдвиг" ...

В то же время Петр Александрович проявил ко мне внимание и пригласил посещать заседания Коллоидного комитета в Доме ученых, а заодно и его лекции в Университете...

Это тоже был важный урок: если видишь, что кто-то добросовестно заблуждается, недостаточно указать ему на его заблуждения. Нужно дать ему возможность самому разобраться в своих ошибках и найти правильные решения, а если есть возможность – попросту подучить тому, чего он еще не знает.

Другой урок: сам академик старался использовать каждую возможность для того, чтобы чему-то поучиться! Я с удивлением увидел, как корифей науки вытащил скромную общую тетрадь за девять копеек и, внимательно слушая доклады – мой и Николаева – усердно записывал что-то в эту тетрадь!

Наконец, несколько неожиданным показался неподдельный интерес академика к проблемам пищевой промышленности.

Да, здесь играли роль личные качества Ребиндера: было ясно, что второстепенных проблем для него просто не существует. Во всем, что попадало в его поле зрения, он умел находить нечто захватывающе интересное, чаще всего – непосредственно связанное с его наукой. Всем, чем он занимался, он занимался азартно, притом всегда старался поделиться своими восторгами с окружающими.

Да, интерес к пищевой промышленности объяснялся причинами историческими. Патриарх отечественной науки о коллоидах А.В.Думанский организовал первый в нашей стране Институт коллоидной химии в Воронеже в 1932 году. И этот институт был создан в системе Наркомпищепрома ССР! Там же с 1934 г. стал издаваться Коллоидный журнал. Там же в 1934 году состоялась I-я Всесоюзная конференция по коллоидной химии. Думанский же возглавил Коллоидный комитет пищевиков...

После войны издание Коллоидного журнала, главным редактором которого остался Антон Владимирович, было возобновлено в Москве в 1946 г. Коллоидным комитетом пищевиков вначале руководил Думанский, Ребиндер был его заместителем; после отъезда Думанского в Киев руководство этим комитетом перешло к Петру Александровичу. На регулярных собраниях комитета в Доме ученых слушались интересные научные доклады, там же проводились всесоюзные научно-технические конференции по проблемам коллоидной химии в пищевой промышленности.

Но главная причина интереса к пищевой промышленности у Петра Александровича лежала глубже: он был твердо убежден, что наука вообще и наука о коллоидах в частности является первоисточником технического прогресса абсолютно во всех областях человеческой деятельности. Пищевая промышленность позволяла наглядно продемонстрировать огромную роль науки: любые достижения в области изучения реологии, устойчивости дисперсных систем, в особенности пен и эмульсий, процессов структурообразования, адгезии быстро приводили к совершенствованию технологии продуктов питания, которая складывалась тысячелетиями и в которую, казалось бы, уже невозможно внести что-то новое...

Был здесь и некий полемический элемент: в эту эпоху мир был потрясен мощью атомного оружия, реактивных двигателей, электроники и вычислительной техники... Петр Александрович с явным скептицизмом относился к попыткам объявить эти области деятельности приоритетными (а следовательно – и к пренебрежению всеми остальными). Несколько позже, когда все газеты восторгались нашими космическими кораблями, он пытался умерить восторги. Подходил к доске, рисовал мелом круг диаметром около метра и приводил несложные расчеты: если этот круг изображает земной шар, и в том же масштабе изобразить орбиту космического корабля, то она целиком уляжется в толщину меловой линии! Какой уж тут прорыв в космос! До орбиты космического корабля свет доходит за одну тысячную секунды, а до Альфы Центавра – ближайшей звезды – четыре световых года!

Петр Александрович обладал замечательной способностью привлекать к себе людей. Для меня, попавшего в молочную промышленность, о которой ранее я не имел никакого представления, знакомство с П.А.Ребиндером оказалось чрезвычайно важным. Постепенно приобщаясь к кругу научных интересов Петра Александровича, я чувствовал себя все увереннее и, беря с него пример, стремился возможно скорее и эффективнее использовать достижения науки в той области, где им пока еще уделяется недостаточно внимания.

Попав в сферу притяжения Ребиндера, я уже не пытался из нее вырваться. Петр Александрович умел всех привлечь к участию в интересных научных событиях. Вспоминаются интереснейшие дискуссии по проблеме устойчивости коллоидов, проходившие все еще в старом здании МГУ, в той же Большой химической аудитории... Главными участниками были сам Ребиндер, Дерягин и Каргин, излагавшие, естественно, каждый свою точку зрения на эту важнейшую проблему науки о коллоидах.

Для представителя науки о молоке, занимавшегося исследованием дестабилизации эмульсий молочного жира и свойствами оболочек жировых глобул молока, точка зрения Петра Александровича была особенно близка и понятна: расклинивающее давление ионных атмосфер, конечно, важный фактор устойчивости разбавленных лиофобных дисперсных систем. Но этот фактор реально не самый серьезный. Самым мощным фактором устойчивости, в частности эмульсий, является структурно-механический барьер, образуемый адсорбцией поверхностно-активных веществ на поверхности капель масла, в особенности – высокомолекулярных ПАВ. Оболочками жировых глобул молока в связи с проблемами маслоделия в то время интенсивно интересовались во всем мире; мне, в частности довелось в те годы перевести на русский язык монографию австралийского ученого Н.Кинга, посвященную этому вопросу, и я знал, что высокая устойчивость эмульсий молока определяется наличием вокруг каждой капли молочного жира природной белковой оболочки – своеобразной сетки, белковой " авоськи" , скорее не адсорбционного, а чисто биологического происхождения. В процессе лактации каждая капля жира, возникающая в молочной железе, упаковывается в такую прочную " авоську" , состоящую из особого оболочечного белка и, чтобы лишить жировую эмульсию молока устойчивости, необходимо повредить эту оболочку, преодолеть структурно-механический барьер.

Когда завершился переезд кафедры коллоидной химии в новое здание МГУ на Ленинских горах, я стал регулярным слушателем лекций Петра Александровича. Студенты, кажется, не очень их ценили ввиду некоторой фрагментарности: конспектируя их, трудно было получить полноценное пособие для подготовки к экзаменам. Этот недостаток, впрочем, искупался подготовленным Ксенией Александровной Поспеловой печатным " Конспектом лекций П.А.Ребиндера" . Мне трудно судить, возможно, студенты были правы в своих претензиях. Но для научных работников, давно покинувших студенческую скамью, лекции Ребиндера имели особую ценность. Да, он порой сильно отвлекался от программы. И это всегда приковывало внимание, настораживало слушателей. А затем он поражал каким-либо неожиданным замечанием, четко и остроумно сформулированным и представляющим огромную ценность для научной аудитории. И со всей Москвы, и не только Москвы, ученые съезжались послушать его лекции.

Петр Александрович написал – один или в соавторстве – сотни оригинальных статей, но, к сожалению, ему не довелось написать систематизированного учебника (хотя порой от него можно было услышать: " Моя мечта – написать " Физическую химию дисперсных систем" " ). В какой-то степени эту мечту осуществили его ученики Е.Д.Щукин, А.В.Перцов, Е.А.Амелина... Но мне всегда казалось, что сам характер научного творчества Петра Александровича совершенно особенный, практически не имеющий аналогов. Он был всегда окружен жаждущей его слова научной аудиторией – читал ли он курс лекций или просто отдыхал в уютной гостиной Дома ученых. И он привык думать вслух! Ему достаточно было найти тему – то ли ее подсказывали слушатели, то ли он сам ее выдумывал – и он тут же излагал блестящую импровизацию на эту тему! Огромная эрудиция, изумительная память только помогали неожиданным поворотам его мысли...

Мне вспоминается такая импровизация в начале 60-х годов, когда на лекции в Университете он вдруг сообщил аудитории о последних изменениях в структуре Президиума Академии наук, об организации Секций президиума в дополнение к ранее существовавшим Отделениям... Кто-то из слушателей с плохо скрытым сарказмом заметил:

– Ну, и какая же структура лучше? Новая или старая?

Петр Александрович призадумался всего лишь на секунду. Затем уверенно – и тоже с плохо скрытым сарказмом – сказал:

– Новая, конечно, лучше! Кто, например, раньше решал судьбы коллоидной химии и физико-химической механики, когда вашему покорному слуге приходилось делать о них доклад на заседании Президиума Академии наук? Ну, конечно, наш брат, химики: Александр Николаевич Несмеянов, Николай Николаевич Семенов, биологи: Александр Иванович Опарин, который знает, как возникла жизнь на Земле, Трофим Денисович Лысенко, который изобрел яровизацию, разгромил менделизм-морганизм и доказал, что под влиянием окружающей среды ель может превращаться в сосну и обратно, затем философы, которые покончили с кибернетикой, как с продажной девкой империализма, наконец академик Виктор Владимирович Виноградов – тоже ученый человек, он доказал, что " по-видимому" нужно писать через черточку, а раньше писали вместе... А теперь мне придется делать доклад на ту же тему на заседании Секции химико-биологических наук. Что изменится? Кто меня будет слушать и решать судьбу физико-химической механики? Химики останутся? Останутся. Биологи тоже останутся. А вот Виноградов уже не будет участвовать в этом заседании... Ну, что же, так конечно лучше!

Такие импровизации рождались у него постоянно...

Мне при слушании замечательных лекций Петра Александровича приходило в голову такое сравнение: Пьер Ферма записал свою самую знаменитую Великую теорему на полях книги Диофанта, добавив: " Я нашел удивительное доказательство этой теоремы, но поля этой книги слишком узки, чтобы изложить его" . Так Петр Александрович, возможно, самые удивительные свои мысли излагал не в статьях и монографиях, а в виде комментариев, так сказать на полях стандартного курса лекций... Как-то я услышал от Петра Михайловича Хомиковского такую характеристику: " Петр Александрович относится к ныне уже почти вымершей категории людей, которых можно с удовольствием слушать, о чем бы они ни говорили и сколько бы они ни говорили" ...

Так, не будучи еще формально ни учеником, ни сотрудником Ребиндера, я принялся усердно учиться у него.

Петр Александрович всегда был окружен толпой людей, которым он был нужен. Ко всем он старался быть внимательным. Никогда не делал различий между " своими" и " чужими" – любой ученый, нуждавшийся в совете, в доброжелательной критике или в иной помощи, порой требовавшей значительного труда, всегда мог расcчитывать на Петра Александровича.

Как-то раз, вдохновленный лекциями Ребиндера, я отважился написать статью для " Коллоидного журнала" , экспериментально подтверждающую услышанные от него соображения. После лекции в Университете подошел с просьбой посмотреть эту статью, которая, как мне казалось, должна была заинтересовать академика. Петр Александрович сказал:

– Обязательно посмотрю, но сейчас я должен ехать в Дом ученых. Вы могли бы поехать вместе со мной?

Увы! – и в Доме ученых Петра Александровича обступила толпа.

Он держал речь на каком-то юбилейном мероприятии, беседовал с учеными, специально приехавшими из Ташкента и Новосибирска, и лишь поздно вечером уединился со мной в совершенно захламленном, но пустынном помещении. Он несколько раз внимательнейшим образом перечитал рукопись статьи, проверил все формулы, исчиркал весь текст, потом сказал, что статья ему понравилась, что он постарается опубликовать ее в " Коллоидном журнале" и – вычеркнул свою фамилию из списка авторов!

Был разгар хрущевской оттепели, у меня появилась надежда покинуть приютившую меня гостеприимную молочную промышленность, а у Петра Александровича – надежда организовать Институт физико-химической механики, о чем он даже давал интервью журналистам... Я не скрывал, что буду рад перейти в такой Институт на любую должность... Петр Александрович предупредил, что существует целая очередь желающих, но обещал, что меня примет одним из первых...

Лишь летом 1958 года, после исторического постановления о развитии химии, которым предусматривалось создание Отдела полимеров в Институте физической химии, Петр Александрович пригласил меня к себе домой и сообщил, что наконец появилась реальная возможность перейти к нему в Институт физической химии. Я понял, что Институт физико-химической механики приказал долго жить, так и не родившись... Академик внимательно поглядел на мои ботинки и сказал:

– Скоро вас все будут считать страшным консерватором, так как вы носите ботинки из натуральной кожи... Институт пленочных материалов и искусственной кожи, созданный и возглавляемый моим другом Владимиром Иосифовичем Алексеенко, приступает к разработке " дышащей" , но водонепроницаемой синтетической кожи, и я надеюсь, что вы ему поможете в работе над этой важной проблемой.

Я с воодушевлением согласился работать под руководством Петра Александровича над любой, сколь угодно трудной проблемой и готов был приступить немедленно...

В мае 1959 года я переступил порог Института физической химии на правах его сотрудника. В те времена работать в институте Академии наук было престижно! Я распрощался с молочной промышленностью, оставив о ней самые теплые воспоминания: уходил ведь не потому, что мне там было плохо, а потому, что меня увлекла перспектива под руководством Петра Александровича заниматься развитием создаваемой им физико-химической механики. В Академии наук работать было не легче, а труднее, но о своем решении я ничуть не жалею. И хотя Петр Александрович не делал различий между " своими" и " чужими" , те двенадцать лет, которые мне довелось быть его официальным сотрудником, остались самым счастливым, самым интересным и плодотворным периодом моей жизни... Я старался, чтобы и Петр Александрович не разочаровался во мне, и испытал глубокое удовлетворение, когда на памятном праздновании 70-летия Петра Александровича в 1968 году, проходившем в Доме ученых, сотрудники Института пленочных материалов и искусственной кожи подарили академику пару обуви из отечественной " дышащей" синтетической кожи, изготовленной методом конденсационного структурообразования!

Само понятие о конденсационных структурах, как о дисперсных структурах, формирующихся в процессе выделения новой фазы из пересыщенных (лабильных и метастабильных) растворов и расплавов, обладающих значительной прочностью и лишенных тиксотропии, способных лишь необратимо разрушаться при механических воздействиях было сформулировано П.А.Ребиндером и Евгенией Ефимовной Сегаловой еще в конце сороковых годов.

Благодаря тесному сотрудничеству с Институтом пленочных материалов и искусственной кожи удалось доказать плодотворность представлений физико-химической механики: на их основе была разработана технология синтетической кожи, построены заводы в Луцке, Казани, Котовске...

А Петр Александрович продолжал нам давать уроки – прежде всего это были его замечательные лекции в Университете... Но уроки состояли не только в этом.

Петр Александрович был убежденным интернационалистом. Сам он происходил из русских дворян, носивших древне-германскую фамилию (свои ранние статьи в иностранных журналах подписывал " P. fon Rehbinder" ). Детство и отрочество провел во французской Швейцарии " французский – мой второй родной язык" – не раз говорил он). Прекрасно говорил по-немецки и по-английски. Был связан тесными узами дружбы со многими учеными республик Советского Союза и всего мира. С удовольствием ездил в Китай, Болгарию, Румынию, Францию, Швецию, Соединенные Штаты. Всячески помогал ученым Советских республик, да и иностранцам.

Запомнилось, как из Молдавии приехали поступать в аспирантуру Гаврил Васильевич Стратулат и Петр Иванович Параска. На экзамене по физической химии Е.Д.Щукин остался ими недоволен, счел недостаточно подготовленными и готов был поставить им плохую оценку, о чем и доложил Петру Александровичу. Петр Александрович мгновенно решил:

– – Продолжим экзамен в моем кабинете. Я хочу лично проверить их знания.

Пара молодых людей выглядела довольно комично: высокий, стройный, с лицом и фамилией древнего римлянина Стратулат и коренастый, краснощекий, с лицом и фамилией украинского парубка Параска уныло стали у доски в 331-й комнате Института физической химии и ожидали суровой расправы: только что их забраковал простой профессор, чего же ждать от грозного академика...

Петр Александрович задал испытуемым какие-то вопросы, но дождаться ответов не успел. В кабинет постоянно заходили разные люди, и он занимался с ними, а Стратулат и Параска все стояли у доски... Им пришлось так стоять часа два – не помню, удалось им ответить хоть на один вопрос или нет, но они выстояли, и после окончания экзамена у академика были приняты в аспирантуру...

По-видимому, правилом Петра Александровича было: помогать всем, кто стремится заняться наукой. Он сам искренне считал, что нет благороднее, важнее, интереснее занятия, чем научное творчество.

Как-то раз ему предложили выступить на методологическом семинаре Института физической химии. Беспартийный академик Ребиндер сделал блестящий доклад на тему: " Наука и коммунизм" . В конференц-зал набилось множество народа. Под словом " коммунизм" Ребиндер понимал, естественно, светлое будущее человечества, идеальное человеческое общество, где не будет ничего плохого, и все будет хорошо... Запомнилось, что в таком идеальном обществе, по мнению Ребиндера, все должно быть основано на науке, и наука должна стать основным занятием всего человечества... С другой стороны, как он говорил, в этом счастливом обществе люди до глубокой старости будут сохранять детскую непосредственность, бесхитростность, любознательность, способность увлекаться, и другие характерные черты детского возраста...

Невольно думалось, что сам Петр Александрович давал пример человека в летах, сохраняющего некоторые симпатичные черты детского возраста...

Быть может, именно это свойство позволяло ему не только постоянно шутить, но порой откалывать совершенно неожиданные номера.

Как-то раз, (по-видимому это было осенью 1962 года), я выходил вечером из института и в коридоре встретился с Петром Александровичем, который немедленно схватил меня под руку и начал мне выговаривать за какие-то провинности. Он вывел меня из Института и, продолжая распекать, усадил в автомобиль. Он привез меня сперва на Комсомольскую площадь, в международный почтамт, где ему нужно было поставить какое-то спецгашение на конверты и открытки. Потом мы поехали на Лубянку, где Ребиндер посетил филателистический магазин. Разнос, как мне показалось, был окончен, и я порывался бежать домой... Но не тут то было! Машина притормозила на Цветном бульваре у здания " Литературной газеты" . По тротуару уже нервно прогуливалась группа встречающих. Увидев Ребиндера, они радостно бросились к нему, стали пожимать руки и куда-то повели. Я хотел было воспользоваться моментом и бежать, но бдительный академик ухватил меня за рукав и представил:

– Это мой старый друг и сотрудник Игорь Николаевич Влодавец!

Встречавшим ничего не оставалось, как столь же радушно поздороваться со мной и столь же настойчиво потащить к зданию редакции. Нас подняли на лифте, повели по коридору. Я заметил на стене объявление: " В конференц-зале состоится закрытое партийное собрание. Повестка дня: доклад академика П.А.Ребиндера " Об итогах октябрьского пленума ЦК" "

Я подумал: беспартийному академику Ребиндеру в эпоху хрущевской " оттепели" , возможно, позволено делать доклад на закрытом партийном собрании, но едва ли его беспартийному сотруднику прилично присутствовать на таком мероприятии, и осторожно попытался намекнуть об этом Петру Александровичу. Но тот твердо приказал: " Никуда не уходите!" – и сопровождавшим нас пришлось меня тоже ввести в переполненный конференц-зал. Исстрадавшиеся члены партии (по привычке Петр Александрович задержался-таки часа на полтора) оживленно рассаживались по местам, готовясь слушать быть может в весьма квалифицированном исполнении, но все же достаточно нудный обязательный официальный доклад... Мастера слова, конечно, владели всякими литературными приемами и сами умели приукрасить любой скучный сюжет... Но кто бы из них осмелился вольно обращаться с " Решениями пленума ЦК" ? Все рассаживались поудобнее, готовясь сладко вздремнуть.

Но с первых же слов Ребиндера зал замер в изумлении. Петр Александрович стал рассказы-вать... о своем любимом псе (кажется, это был Арс), который из-за отсутствия витаминов начал приволакивать ногу... Потом он стал говорить о достижениях и недостатках советской ветеринарии, к услугам которой пришлось ему прибегнуть, чтобы вылечить бедного Арса. Потом он перешел вообще к вопросам развития животноводства, к вопросам развития сельского хозяйства (которым, кажется, был посвящен Октябрьский пленум), подчеркнул, что развитие сельского хозяйства, как и любой отрасли экономики, невозможно без опережающего развития научных исследований, в частности – конечно же в области коллоидной химии и физико-химической механики, которые позволяют разработать приемы улучшения структуры почв, рационального использования минеральных удобрений и пестицидов.. Я не помню точного содержания его речи, но помню, что партийцы-литераторы, которых трудно было удивить художественным словом, затаив дыхание слушали весьма вольную, как всегда, но и весьма занимательную импровизацию академика на, казалось бы, невероятно скучную тему...

Я понял эти уроки так: нужно везде и всегда использовать любую возможность для пропаганды науки вообще, для пропаганды той истины, что вся жизнь человеческого общества должна быть организована на научных основах, что все будущее человечества определяется развитием науки... И, конечно, нужно пропагандировать нашу область знания – коллоидную химию и физико-химическую механику...

Наконец, был еще и такой урок: ученый должен поддерживать и свое физическое состояние, по возможности заниматься физическим трудом и спортом.

Петр Александрович уделял много внимания даче в Луцино, сажал там редкие породы декоративных деревьев и кустарников, заботливо подстригал их и проводил в саду другие работы. Он любил длительные прогулки по лесу, играл в теннис.

– Знаете, я неплохо умею ездить на велосипеде, могу даже не держась за руль... В молодости участвовал в гонках и брал призы... В Луцино всех академиков научил кататься, кроме Спицына и Фрумкина...

В начале июля 1972 года, когда в Москве стояла тридцатиградусная жара, Петр Александрович увидел меня в институте весьма легко одетым: на мне была легкомысленная рубашечка с короткими рукавами... Сам академик был одет в легкий серый костюм и белую рубашку, несмотря на жару был при галстуке.

– Игорь Николаевич, почему вы приходите на работу в таком легкомысленном наряде? Почему у вас на рубашечке какие-то теннисные ракетки? Ну, понимаю, если бы вы были теннисистом, как я. Вот вчера на даче у Артоболевского я сыграл шесть партий и, представьте, все выиграл. А вы ведь не играете в теннис?

– Иногда играю в бадминтон, – смущенно пробормотал я, пытаясь оправдаться.

– Тогда у вас на рубашке должны быть воланчики, а у вас типичные теннисные мячи! В научном учреждении все должны быть строго одеты всегда, и в жару, и в холод...

Этот, как мне тогда показалось, не очень серьезный урок, оказался последним... Через несколько дней мы провожали гроб с телом академика на кладбище в Луцино... С тех пор уже почти тридцать лет подряд мы, его ученики, стараемся 12 июля принести на могилу Учителя цветы и подтвердить минутой молчания, что помним его уроки...